И с девочкой случилось то, чего не случалось ни разу за три года, что пускали ее к бабушке одну: она заблудилась!
Зная, что до села ходу меньше часа, она вышла к вечеру… Но как-то сразу надвинулись сумерки. На бывшее целый день безоблачным небо набежали облака. Над водами встал туман. Незнакомые, выдвинулись из незнакомых вод сосны. Жутко чернели лужи, казавшиеся бездонными.
И тропинка затерялась без следа!
Фрида, помня, что в последний раз обошла ее справа, забирала все влево и шла до тех пор, пока не наткнулась на черную воду, которой, казалось, не было границ. Неужели обратно? Пошла назад, стараясь попасть на то же место, с которого свернула. И снова впереди вода!
Не была трусливой Фрида. Не было для нее ничего страшного в лесу, к которому привыкла она с детства. Но тут, этим туманным вечером, она показалась себе такой беспомощной и одинокой, что села на ствол поваленной бурей сосны — и заплакала.
Стало совсем темно. Между сосен мелькнула луна — и странно засветились на миг лесные воды.
— Луна, — значит, село в той стороне… за этой водой… Да, но как ее обойти?
И вдруг, явственно и отчетливо, отдаваясь над водой, донесся до нее знакомый звук. Второй… третий… Семь ударов насчитала Фрида.
— Часы! Наши колокольные часы!
Теперь она знала направление. Но как миновать эту воду, которая окружала, как будто, со всех сторон? Село близко — отчетливо были слышны колокольные удары. Фрида, вскочившая с первым звуком часов, снова села ждать, пока вынырнет луна, чтобы при свете ее попытаться найти дорогу. Полная тьма стояла теперь в лесу. И луна, как бы издеваясь над последней надеждой девочки, упорно пряталась в тучах…
Стал накрапывать мелкий дождь…
И вдруг, как сквозь сон, долетели новые звуки. Издалека принеслись они, и все приближались и приближались. Никогда, казалось Фриде, не звучала так чудесно песня, как эта, разносившаяся в темном лесу, подхваченная его эхо…
Чужая песня — но голос знакомый. Так поет на селе только один!
И когда, уже довольно близко, песня замерла, Фрида вскочила и крикнула, пронзительно и громко:
— Андрей! Андрей!
И голос ответил:
— Ау!
— Андрей, иди сюда, я заблудилась и не могу найти пути… Кругом вода. Я — Фрида, дочь пастора!
— Иду. А ты подавай голос!
И странно перекликались они, невидимые друг другу, и подхватывала голоса их лесная вода.
И вот, совсем уже близко, зашевелились кусты и, ловко перепрыгнув через лужу, очутился перед девочкой Андрей.
— Как ты попала сюда, Фрида?
И, сквозь слезы, стала рассказывать ему девочка свое приключение.
— Ну, не плачь, — сказал он, гладя ее спутавшиеся волосы, и поцеловал ее, как маленького ребенка, в лоб. — Пойдем, — со мной ты не заблудишься! Да здесь совсем недалеко, это только вода мешает.
Андрей подхватил ее под руку и стал уверенно продвигаться вперед. Кое-где приходилось перепрыгивать через лужи, карабкаться на кочки. Фрида совсем успокоилась, ей стало даже весело. И все время, пока шли, она чувствовала его твердую, уверенную руку.
С того вечера тринадцатилетняя Фрида и семнадцатилетний Андрей стали большими друзьями.
В тот год, когда Фрида кончала школу, Андрея взяли на военную службу. Через год он, в красивой военной форме, приехал в отпуск. Две недели всего прожил он дома.
Но недель этих не забыть Фриде!
Андрей, привыкший ранее видеться с Фридой каждый день, словно теперь только заметил, что она уже не ребенок, а хорошенькая девушка. Что у нее бирюзовые глаза, что мягки, как лен, ее золотистые волосы и красивой нежной линией очерчены ее губки.
А для Фриды Андрей стал героем с той ночи, как вывел ее из лесу.
Ничего не было сказано между ними, но понимали друг друга они с полуслова. Говорили не уста, а глаза. Говорили сплетавшиеся при встречах и прощаниях пальцы. А Фрида каждую ночь видела во сне тот вечер, когда, опираясь на его руку, шла по темному и туманному лесу, только изредка освещаемому луной…
И, просыпаясь, вздыхала, почему сон — не явь, почему наяву не прикоснется он устами к ее горячему лбу. Не проведет рукой по ее волосам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я завтра уезжаю в полк, Фридель…
— Но через год ты вернешься?
— Нет, Фридочка… Тебе скажу — больше никому. Я останусь в городе и буду учиться пению. Я не могу и не хочу здесь… Я должен сделаться певцом!
Глаза его сверкнули. А на ее глазах заблестели слезинки.
— Значит, мы больше не увидимся.
— Фрида!
Больше не сказал ничего. Сжал только ее руки… Но она поняла.
Потупилась…
Ах, зачем не поцеловал он ее тогда! В этот последний вечер! Хотя бы так, как тогда, в лесу! Еще никто не целовал Фриду. И поцелуи его, Андрея, были знакомы ей только во сне…
Андрей… Если бы ты был здесь!..
Жарко печет солнце. Невыносимо жарко… Встать нету сил…
Слишком долго лежала на солнце. Разболелась голова. Не могла дождаться, когда кончится бесконечное чаепитие. У пастора ужинали и обедали всегда очень долго. Так было заведено…
Не выдержала:
— У меня очень болит голова, папочка… Ты извини, я уже лягу!
— Ляг, ляг. Марта справится с посудой.
— Не надо было так долго оставаться на солнце, — ворчит Марта.
Но Фрида уже не слушает. Она идет к себе. Она уже в постели.
Лихорадит. Несмотря на то, что в окно струится душный воздух, холодно…
Марта, убрав со стола, зашла посмотреть, что с ее любимицей. Присела на край постели.
— Не надо было так долго оставаться на солнце, — повторяет она. — И в кого ты только такая вышла? Точно городская барышня! Наши девушки целыми днями на солнце, в поле. Ни у кого голова не болит. А ведь ты тоже выросла в деревне!
— Посиди у меня немного, Марта! Расскажи что-нибудь.
Любит Марта рассказывать. Знает все деревенские новости. Все сплетни. Но сейчас ей не приходит в голову, с чего начать. Да и не все можно слушать молоденькой девушке.
— Помнишь Кузнецова Андрея? — спрашивает она.
— Андрей!
Еле сдержалась, чтобы громко не крикнуть этого имени девушка. Как можно так глупо спрашивать! Впрочем, разве может Марта знать, что Фрида день и ночь только и думает, что о нем, об Андрее…
Фрида овладела собой. И голос ее прозвучал совершенно спокойно:
— Который так хорошо пел?
— Вот, вот! Он ушел три года тому назад на военную службу да так и не вернулся к отцу. Племянница моя встретила его недавно в городе. Такой барин, говорит, стал, что Боже упаси! Совсем городской. Учится пению. Говорят — выступал уже где-то на концерте… Такой веселый!
— Не вспоминал нас?
— Как же! Поклон велел передать господину пастору!
— А мне нет?
— Тебе! — презрительно бросила Марта. — Где ему помнить тебя!
— Вместе учились…
— Мало ли девчонок было в школе!
Фрида повернулась к стене и закрыла глаза. Больно было, что он не прислал поклона… Веселый… Городской барин…
А в городе много барышень… Городских и красивых…
Пять дней пролежала в постели Фрида. Не выдержала больше. Тянуло на солнце, на воздух…
— Только не лежи ты, ради Бога, на солнце, — говорил отец, — сегодня 28 градусов даже в тени!
— Нет, папочка, я в лес…
В лесу не было душно. Начинался ветер. Когда Фрида вошла в лес, было еще тихо. Птицы в июле не поют. Еле слышно шептались ветви сосен. Но постепенно ветер крепчал. Лес ожил. Сосны заговорили. У каждой сосны свой голос. Каждая говорит на своем языке. Рассказывают. Предупреждают.
И хорошо тому, кто понимает голоса леса…
С опушки — высоко растет лес — видно все село. У кого зоркие глаза, разглядит даже, что золотая стрелка церковных часов показывает без пяти двенадцать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Солнце высоко. Обливает лучами маленькие домики села. И не видит, что с запада ползет страшная грозовая туча.
Еще ожесточенней застонали сосны. Фрида закрыла глаза, слушая музыку леса. Но ветер донес и другие звуки.